государство

Древнегреческий полис и современное общество – абсолютно разные структуры.

Полис – структура маленькая, часто родственная, как правило, это несколько кланов. Древний Рим как раз пример такого полиса, есть патриции и их семейства, главы этих семейств заседают в Сенате, решая какие-то общие проблемы.

Но тут очень важно понимать, что тот Сенат никаких законов в нашем понимании не издавал. Как правило, это были некие внешние вопросы и распределение внутреннего баланса сил. Люди находились в пределах своей компетенции. То же касалось и выборов. Там, в этом обособленном круге людей, они прекрасно понимали, о чем идет речь. И выборы внутри этого круга проходили в рамках их знаний, понимания, чего они хотят друг от друга и от своего круга в целом.

Существовал и второй инструмент, более распространенный, чем выборы в нашем понимании этого слова, это жребий. В древней Греции мы встретим жребий гораздо чаще, чем выборы. Он предполагает, что полномочия жестко фиксированы, и поэтому любой гражданин может эти полномочия реализовывать, у него есть определенные функции, за рамки которых он выйти не может. Да ему и не дадут. Вопрос только в том, что кто-то должен это делать, и через год, по жребию, это будет делать кто-то другой. Жребий как процедура старательно забыт, и вместо него на первое место вышли выборы. Можно представить, что, например, смотрители стен теперь будут жестко между собой конкурировать перед избирателями в том, какими будут стены, сколько и каких новых стен они построят.

Разумеется, это повлекло за собой изменение самой механики данной процедуры.

Во-первых, возникает вопрос денег, из которых она будет оплачиваться, и возникает соблазн делать более дорогие проекты. Причем необходимо, чтобы деньги текли непрерывным потоком, и поток существовал всегда. И борьба, собственно, уже идет за долю в этом потоке. Возможно это только при системе налогов. Когда такой системы нет, когда взносы собираются на конкретную необходимость, очевидную для плательщиков, это не может создать возможности иметь долю с финансовых потоков, но, когда налог взимается в общем, всегда находятся возможности поток расширить и придумать поводы для новых налогов. И мир сегодня живет именно в такой системе.

Очень важная концептуальная вещь, которую многие не замечают, заключается в том, что политический процесс полностью оторван от процесса сбора налогов и вообще бюджетного процесса как такового. Налоги в бюджет попадут все равно, независимо от проводимой политики, и эти налоги будут поделены, отойдя разным структурам, которые будут осваивать эти бюджеты. И здесь неизбежен вопрос – какова во всем этом роль политического процесса.

Если реально смотреть на то, что он делает, а не то, что мы от него хотим, политический процесс здесь является ширмой, прикрывающей бюджетный процесс. Налоги взимаются постоянно, этот поток можно представить в виде некоей трубы пылесоса, высасывающего из страны ресурсы, и где-то
там, на выходе этой трубы, некто собирает вытекающий денежный поток и делит его. Но люди голосуют не за то, сколько будет высасывать этот пылесос, а за то, как это будут делить на выходе, и, особенно, кто это будет делить.

С детства мы воспитываемся в парадигме демократии и считаем, что именно таким путем могут решаться вопросы устройства общества, и что касаются они всех. Однако все – не являются компетентными. Это все равно, что доверить всем решение проблем современной физики голосованием.

Последствия голосования за постоянную Планка точно такие же, как и голосования в парламент за законы социальные. И законы физического мира, и законы социального мира устанавливают пределы волюнтаризма человека. Но мы уверены, что в человеческих законах, в отличие от законов физики, свободная воля творит чудеса

Древние в этом смысле были мудрее, потому, что применяли демократические институты в тех случаях, где люди обладали равной компетенцией. Право голоса было у свободных людей, то есть относительно немногочисленного количества. В полисах большинство жителей были рабами, но это не были некие закованные в кандалы существа, они жили обычной жизнью, имели семьи и даже владели собственностью, хотя формально, разумеется, эта собственность принадлежала их хозяевам. Однако та древняя демократия в любом случае выглядела совсем иначе. Полис был единым организмом, и человек был частью этого полиса.

Индивидуальность в нашем ее понимании появилась значительно позже. И, несмотря на то, что с нашей сегодняшней точки зрения греческое мышление довольно тоталитарно, там все равно были демократические процедуры, просто они были совсем иными. Все тот же жребий, отсутствие бюджетного потока и налогов в современном понимании, которые заменялись взносами на определенный случай, например, на случай войны. Причем, помимо этих взносов граждане должны были сами приходить в войско со своим оружием. Эти взносы скорей идентичны страховой системе под конкретный случай. Известен прецедент, когда Перикл украл именно такие военные деньги и построил за них Парфенон, имея целью именно личное прославление. И это, наверное, есть начало политической коррупции как мы сегодня ее понимаем.

Если же мы рассмотрим возникновение современной демократии, то мысль, например, о всеобщем праве голоса, появилась тогда, когда сильно разрослись города.

Можно рассмотреть пример английских промышленных центров Манчестера и Шеффилда. Своих представителей в парламенте у них не было, так как это очень консервативная система. Но, поскольку они налогоплательщики, то стали требовать представительства для возможности контроля расходования уплачиваемых денег. И именно за это шла борьба, которая в конечном итоге привела к реформе избирательной системы. Однако все ее последующее развитие в конечном итоге привело к тому, что сегодня депутаты полностью, категорически оторваны от своего избирателя. Если в английском округе, где 100-200 избирателей, потенциальный депутат знает всех лично и они его знают, то эти люди находятся в рамках одного процесса. Когда в округе 100-200 тысяч людей, то взаимодействие выходит за рамки, и о каком-либо взаимопонимании говорить не приходится. А особенно, когда заходит речь о выборе президента.

В США сейчас проходит колоссальная разрушительная работа, если они это примут и отменят электоральный комитет избирателей, и придут к прямым выборам избирателей, это конец Америки. Сегодня выборы президента там ограничены выбором штата, и по сути, сами штаты создают общую над ними формальную власть, именно штат здесь является субъектом, а вовсе не народ Америки в целом, и президент – это федеративный орган. Прямые выборы приведут к тому, что, через пару избиратель
ных циклов, США превратится в традиционно европейскую страну с застоем и экономическим спадом, замаскированным под нулевой рост. Такая модель не может работать.

Сегодняшняя модель демократии является несколько не тем, за что она себя выдает. Если брать ее историческое возникновение в античном мире и ее реинкарнацию в современном виде в Великобритании, то в этих моделях мы найдем совсем иные причины и механизмы.

Никакой борьбы за всеобщее избирательное право в демократической концепции изначально не было, это появилось позже как вторичный эффект, так как политические авантюристы почуяли здесь возможность нагреть руки, а политическая машина, дав избирательное право всем – полностью оторваться от контроля избирателей

В округах с тысячами избирателей никакого выбора быть попросту не может. Предположение о том, что люди разбираются в идеологиях, может быть верным только тогда, когда такие идеологии есть частью их практики. Либо все эти люди самостоятельно и вдумчиво изучают предметные книги по экономике, социологии, философии, что весьма сомнительно, либо они сами участвуют во всех процессах и имеют практический опыт, будучи каким-то государственными или партийными функционерами. Только в этом случае их мнение имеет значение. В остальном случае мнение людей по поводу программ, выборов, последствий этих выборов это мнение профанов, не в силу того, что они идиоты, а в силу того, что это не является сферой их деятельности.

Да и не может являться, ибо вся машина построена так, чтобы максимально вытолкнуть этих людей из процесса, чтобы они не могли сформировать там рациональных и осознанных суждений. Необходимы лишь их эмоции, возбуждающиеся по поводу происходящего. Отсюда, кстати, все эти политические скандалы, драки, которые должны привлечь максимальное внимание к происходящему, чтобы работали эмоции и обеспечивали вовлечение в процесс, но при этом вовлеченные не должны ни понимать происходящего, ни последствий, к которым этот процесс приведет. Более того, чтобы результат был максимально плохим для вовлеченных и максимально хорошим для принимающих решение представителей власти. Для этого демократическая система выглядит просто идеальной, и, если бы некий злой гений придумывал ее, он бы вряд ли придумал лучше. Это идеальная машина для того, чтобы делать людей идиотами, но сами при этом они считали бы себя умными. За последних сто лет принципы особо не изменились, всё те же эмоции, всё то же вовлечение и всё те же манипуляции, заставляющие людей делать вещи, удобные для власти.

Либертарианство не стыкуется с актуальной повесткой дня. Политическая повестка навязывается государством ради решения своих целей, получения очевидной выгоды, камуфляжа грабежа. При этом любимым аргументом тех, кто утверждает, что налоги это не грабеж, является то, что это результат общественного договора. И идея договора в повестке действительно должна быть. Но не договора между гражданами, как им жить дальше, такой договор не нужен, он уже существует и называется право. Три спонтанных порядка, а именно мораль, этика и право, решают, как людям жить друг с другом. Речь идет о том, как перейти к либертарианству, как его выстроить. Формально строить его не нужно, оно уже есть.

Вопрос в том, чтобы убрать лишние, паразитические структуры. Для того, чтобы люди начали действовать немного не так, как действуют сегодня, им стоило бы предложить идею договора. Более того, есть и идея, и люди к ней постепенно приходят. Например, модная идея о том, что все госчиновники, включая верхний эшелон – это нанятые обществом служащие.

Это правильно, но где договор?

Мы платим ему- да, это так.

Но что этот человек должен делать за предложенную ему плату и каков критерий успешности этой работы – нет прописанных условий. В своей жизни мы всегда поступаем именно так. Нанимаясь на работу сами или нанимая работника для выполнения некоей услуги, мы оговариваем все условия, сроки и стоимость выполняемой работы. Даже не подписывая никаких бумаг, мы все равно заключаем двусторонний договор с финансовыми обязательствами. В случае с государством ничего похожего нет, как нету и, собственно, граждан, так как нет какого-либо механизма, их туда добавляющих. Деньги с граждан отбираются в любом случае, и объем этих отнятых средств никак не связан с качеством работы. И это не злой умысел, не показатель того, что во власти сидят плохие люди, так устроена сама система и по другому она не работает. Если речь идет о каких-то услугах, то разумно начать с того, с чего начинается ее предоставление, а именно с договора. Но такого договора нет. И различные министерства и ведомства это понимают, а вот мы – нет. Они ничего не должны нам, мы попросту платим, а они живут за наш счет. Нет каких-либо оснований считать, что, раз мы отдаем им деньги без каких-либо обязательств с их стороны, они за это будут делать то, чего от них ждем мы. Они будут делать то, что хотят именно они, и у них на это есть деньги, мы им дали. Именно договор между властью и гражданами есть та стартовая позиция, с которой нужно начинать взаимоотношения. Даже если представить, что весь государственный аппарат состоит из кристально честных людей, эффективных профессионалов, четко выполняющих свои функции, не берущих взяток, не совершающих должностных преступлений, абсолютно прозрачных, не имеющих ни единого мотива для воровства, все равно, отсутствие договора приводит к однозначным последствиям: перебюджетированиям проектов, ибо, сколько денег мы им не дадим, столько их и потратят, причем их всегда будет не хватать. А как узнать, сколько денег вообще нужно? На рынке все понятно, есть цены, являющиеся показателем спроса. А здесь что определяет, к примеру, общественную необходимость от необщественной, общественное благо от необщественного? Если свести все к базису, то определить необходимость и стоимость того или иного проекта может именно договор. Это предполагает, что он может быть не заключен вовсе, или заключен с министерством другого города, штата или даже страны, что от него можно отказаться, при этом гарантированно прописаны условия для обеих сторон относительно выхода из договора, и, соответственно, что самое важное, должен быть внешний арбитраж. Ибо их суд не может быть независимым, так как получает деньги из того же финансового потока. Это однозначно должна быть третья сторона. А до этого момента никакие требования не имеют никакой правовой силы. Договор между нами отсутствует, и принуждать нас могут только потому, что у них есть аппарат насилия, силовые структуры, готовые в любой момент вынудить любого платить государству деньги, которые они же и поделят между собой. Именно так работает сегодня система, и те, кто хочет ее менять, должны понимать, что стартовая точка это наличие договора. Очень важно, что это общая, базисная идея, уровня идеи независимости. Ее могут поддерживать совершенно разные люди и по совершенно разным мотивам, у которых есть разное понимание того, что будет после независимости. Тем самым будет постепенно меняться и картина мира, ибо она определяется именно представлением о ней людей.

Однако парадокс в том, что те люди, которые меняли систему в Украине в девяностых годах, и, по сути, проводили демократические изменения правого толка, сейчас оглядываются на Запад, где усилились как раз левые настроения. Более того, им активно подражает и молодежь, которая по определению более склонна к праволиберальным ценностям. Левые за эти годы создали массу структур, финансируемых по всему миру и проталкивающих свою повестку. Тем более, что и больших денег на это не нужно, достаточно профинансировать группу людей, которые будут популяризировать некие идеи, например, гендерные исследования, проблемы неравенства.

Одновременно есть люди, пораженные национальной идеей и борющиеся с ними, симпатии к тем и другим разделяются зеркально. Наша молодежь также четко делится на эти два лагеря. Зачастую они финансируются из фонда Сороса, при этом имея свой интерес и понимая, что маленькие офисы с небольшим бюджетом, но в больших количествах и по разным темам, формируют у людей определенное виденье. К счастью, левая повестка дня среди молодежи у нас пока не доминирует, с одной стороны, благодаря националистическому движению, с другой стороны есть также некая масса либеральной и либертарианской молодежи. В основном это самозанятые люди, имеющие определенный профессиональный опыт и доход, чаще это представители ІТ-индустрии, люди, финансовосвободные, и имеющие предпосылки быть свободными внутренне.

Это радует, так как в этом смысле мы радикально отличаемся от той же Европы, где есть растущее левое движение и обыватели, для которых все позиции определяются лишь какой-то симпатией, или США, где в кампусах превалируют абсолютно левые идеи, и, если ты хочешь учиться в ВУЗе, то либо должен скрывать свои взгляды, либо не учиться там. ВУЗов, где есть правая профессура, остается крайне мало, и их число стремится к нулю. В отношении правой революции больше видятся перспективы Украины. Посему в данной ситуации коррупционеры – наши друзья. До тех пор, пока они будут работать ради наших денег, чтобы освоить их и положить в свой карман, люди будут иметь шансы на какую-то нормальную жизнь. Но, как только придут честные, бескорыстные и идейные активисты, они убьют всё.

Причем, происходит это из-за невежества. Как правило, будучи активистами, специалистами они не являются, и не имеют базовых знаний по ряду тех вопросов, с которыми они связаны. Существует убеждение, что в обществе можно делать, что угодно, и никаких последствий, кроме желаемых, это не несет. В реальном мире такая линейная простая зависимость не работает.